Неточные совпадения
С утра встречались странникам
Все больше
люди малые:
Свой брат крестьянин-лапотник,
Мастеровые, нищие,
Солдаты, ямщики.
У нищих, у солдатиков
Не спрашивали странники,
Как им — легко ли, трудно ли
Живется на Руси?
Солдаты шилом бреются,
Солдаты дымом греются —
Какое
счастье тут?..
Стародум(c нежнейшею горячностию). И мое восхищается, видя твою чувствительность. От тебя зависит твое
счастье. Бог дал тебе все приятности твоего пола. Вижу в тебе сердце честного
человека. Ты, мой сердечный друг, ты соединяешь в себе обоих полов совершенства. Ласкаюсь, что горячность моя меня не обманывает, что добродетель…
Стародум. О! Когда же вы так ее любите, то должен я вас обрадовать. Я везу ее в Москву для того, чтоб сделать ее
счастье. Мне представлен в женихи ее некто молодой
человек больших достоинств. За него ее и выдам.
Софья. Мне казалось, дядюшка, что все
люди согласились, в чем полагать свое
счастье. Знатность, богатство…
Так, например, однажды он начал объяснять глуповцам права
человека, но, к
счастью, кончил тем, что объяснил права Бурбонов.
Есть законы мудрые, которые хотя человеческое
счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех
людей продовольствовании), но, по обстоятельствам, не всегда бывают полезны; есть законы немудрые, которые, ничьего
счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему не привожу: сам знаешь!); и есть, наконец, законы средние, не очень мудрые, но и не весьма немудрые, такие, которые, не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой жизни наполнения.
Быть женой такого
человека, как Кознышев, после своего положения у госпожи Шталь представлялось ей верхом
счастья. Кроме того, она почти была уверена, что она влюблена в него. И сейчас это должно было решиться. Ей страшно было. Страшно было и то, что он скажет, и то, что он не скажет.
— Меня? Меня? Что я? Сумасшедший!.. А тебя за что? Это ужасно думать, что всякий
человек чужой может расстроить наше
счастье.
Событие рождения сына (он был уверен, что будет сын), которое ему обещали, но в которое он всё-таки не мог верить, — так оно казалось необыкновенно, — представлялось ему с одной стороны столь огромным и потому невозможным
счастьем, с другой стороны — столь таинственным событием, что это воображаемое знание того, что будет, и вследствие того приготовление как к чему-то обыкновенному,
людьми же производимому, казалось ему возмутительно и унизительно.
— Нет, я не враг. Я друг разделения труда.
Люди, которые делать ничего не могут, должны делать
людей, а остальные — содействовать их просвещению и
счастью. Вот как я понимаю. Мешать два эти ремесла есть тьма охотников, я не из их числа.
Она счастлива, делает
счастье другого
человека и не забита, как я, а верно так же, как всегда, свежа, умна, открыта ко всему», думала Дарья Александровна, и плутовская улыбка морщила ее губы, в особенности потому, что, думая о романе Анны, параллельно с ним Дарья Александровна воображала себе свой почти такой же роман с воображаемым собирательным мужчиной, который был влюблен в нее.
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви глядя на него, — я — как голодный
человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот мое
счастье…
Это осуществление показало ему ту вечную ошибку, которую делают
люди, представляя себе
счастие осуществлением желания.
А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного
счастия, потому, что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с
людьми или с судьбою…
Надобно заметить, что Грушницкий из тех
людей, которые, говоря о женщине, с которой они едва знакомы, называют ее моя Мери, моя Sophie, если она имела
счастие им понравиться.
Я стал читать, учиться — науки также надоели; я видел, что ни слава, ни
счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые
люди — невежды, а слава — удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким.
Это бы могло составить, так сказать,
счастье порядочного
человека».
Несмотря на это, на меня часто находили минуты отчаяния: я воображал, что нет
счастия на земле для
человека с таким широким носом, толстыми губами и маленькими серыми глазами, как я; я просил бога сделать чудо — превратить меня в красавца, и все, что имел в настоящем, все, что мог иметь в будущем, я все отдал бы за красивое лицо.
Вспомнишь, бывало, о Карле Иваныче и его горькой участи — единственном
человеке, которого я знал несчастливым, — и так жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь: «Дай бог ему
счастия, дай мне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем готов для него пожертвовать».
— И на что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой народ, что не может не браниться! Ох, вей мир, какое
счастие посылает бог
людям! Сто червонцев за то только, что прогнал нас! А наш брат: ему и пейсики оборвут, и из морды сделают такое, что и глядеть не можно, а никто не даст ста червонных. О, Боже мой! Боже милосердый!
Но никто не разделял его
счастия; молчаливый товарищ его смотрел на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью. Был тут и еще один
человек, с виду похожий как бы на отставного чиновника. Он сидел особо, перед своею посудинкой, изредка отпивая и посматривая кругом. Он был тоже как будто в некотором волнении.
Ну как же-с,
счастье его может устроить, в университете содержать, компаньоном сделать в конторе, всю судьбу его обеспечить; пожалуй, богачом впоследствии будет, почетным, уважаемым, а может быть, даже славным
человеком окончит жизнь!
Вожеватов. Эко вам
счастье, Сергей Сергеич! Кажется, ничего б не пожалел за такого
человека, а нет как нет. Он хороший актер?
Отец мой потупил голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына, было ему тягостно и казалось колким упреком. «Поезжай, матушка! — сказал он ей со вздохом. — Мы твоему
счастию помехи сделать не хотим. Дай бог тебе в женихи доброго
человека, не ошельмованного изменника». Он встал и вышел из комнаты.
—
Вот случай вам со мною, он не новый;
Москва и Петербург — во всей России то,
Что
человек из города Бордо,
Лишь рот открыл, имеет
счастьеВо всех княжон вселять участье...
— Она очень важна; от нее, по моим понятиям, зависит все
счастье твоей жизни. Я все это время много размышлял о том, что я хочу теперь сказать тебе… Брат, исполни обязанность твою, обязанность честного и благородного
человека, прекрати соблазн и дурной пример, который подается тобою, лучшим из
людей!
— Мы говорили с вами, кажется, о
счастии. Я вам рассказывала о самой себе. Кстати вот, я упомянула слово «
счастие». Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими
людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее
счастие, чем действительным
счастием, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Иль вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?
— Напрасно ж ты уважал меня в этом случае, — возразил с унылою улыбкою Павел Петрович. — Я начинаю думать, что Базаров был прав, когда упрекал меня в аристократизме. Нет, милый брат, полно нам ломаться и думать о свете: мы
люди уже старые и смирные; пора нам отложить в сторону всякую суету. Именно, как ты говоришь, станем исполнять наш долг; и посмотри, мы еще и
счастье получим в придачу.
И вдруг мы с нею оба обнялись и, ничего более не говоря друг другу, оба заплакали. Бабушка отгадала, что я хотел все мои маленькие деньги извести в этот день не для себя. И когда это мною было сделано, то сердце исполнилось такою радостию, какой я не испытывал до того еще ни одного раза. В этом лишении себя маленьких удовольствий для пользы других я впервые испытал то, что
люди называют увлекательным словом — полное
счастие, при котором ничего больше не хочешь.
«Глуповатые стишки. Но кто-то сказал, что поэзия и должна быть глуповатой…
Счастье — тоже. «
Счастье на мосту с чашкой», — это о нищих. Пословицы всегда злы, в сущности.
Счастье — это когда
человек живет в мире с самим собою. Это и значит: жить честно».
— Теперь дело ставится так: истинная и вечная мудрость дана проклятыми вопросами Ивана Карамазова. Иванов-Разумник утверждает, что решение этих вопросов не может быть сведено к нормам логическим или этическим и, значит, к
счастью, невозможно. Заметь: к
счастью! «Проблемы идеализма» — читал? Там Булгаков спрашивает: чем отличается человечество от
человека? И отвечает: если жизнь личности — бессмысленна, то так же бессмысленны и судьбы человечества, — здорово?
Невозможно представить, чтоб миллионы
людей пошли за теми, кто, мечтая о всеобщем
счастье, хочет разрушить все, что уже есть, ради того, что едва ли возможно.
Она любила и умела рассказывать о жизни маленьких
людей, о неудачных и удачных хитростях в погоне за маленьким
счастием.
— Да я… не знаю! — сказал Дронов, втискивая себя в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь. Знаешь,
человек я пьяный и вообще ни к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот, знаешь, вижу я всяких
людей, одни делают политику, другие — подлости, воров развелось до того много, что придут немцы, а им грабить нечего! Немцев — не жаль, им так и надо, им в наказание — Наполеонов
счастье. А Россию — жалко.
«Мизантропия, углубленная до безумия. Нет, — каким должен быть вождь, Наполеон этих
людей?
Людей, которые видят
счастье жизни только в сытости?»
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь, король, своя земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое
счастье, воевать-то. Вот кабы все
люди евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело.
Люди, милый
человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
Потом этот дьявол заражает
человека болезненными пороками, а истерзав его, долго держит в позоре старости, все еще не угашая в нем жажду любви, не лишая памяти о прошлом, об искорках
счастья, на минуты, обманно сверкавших пред ним, не позволяя забыть о пережитом горе, мучая завистью к радостям юных.
— История жизни великих
людей мира сего — вот подлинная история, которую необходимо знать всем, кто не хочет обольщаться иллюзиями, мечтами о возможности
счастья всего человечества. Знаем ли мы среди величайших
людей земли хоть одного, который был бы счастлив? Нет, не знаем… Я утверждаю: не знаем и не можем знать, потому что даже при наших очень скромных представлениях о
счастье — оно не было испытано никем из великих.
— Будет месяц любви, каждый год — месяц
счастья. Май, праздник всех
людей…
Пред глазами его вставал подарок Нехаевой — репродукция с картины Рошгросса: «Погоня за
счастьем» — густая толпа
людей всех сословий, сбивая друг друга с ног, бежит с горы на край пропасти.
— Она будет очень счастлива в известном, женском смысле понятия о
счастье. Будет много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов, той любовью, как любит меня. Такая сытая, русская. А вот я не чувствую себя русской, я — петербургская. Москва меня обезличивает. Я вообще мало знаю и не понимаю Россию. Мне кажется — это страна
людей, которые не нужны никому и сами себе не нужны. А вот француз, англичанин — они нужны всему миру. И — немец, хотя я не люблю немцев.
— Какое
счастье иметь вечные права на такого
человека, не только на ум, но и на сердце, наслаждаться его присутствием законно, открыто, не платя за то никакими тяжелыми жертвами, огорчениями, доверенностью жалкого прошедшего.
Он торжествовал внутренне, что ушел от ее докучливых, мучительных требований и гроз, из-под того горизонта, под которым блещут молнии великих радостей и раздаются внезапные удары великих скорбей, где играют ложные надежды и великолепные призраки
счастья, где гложет и снедает
человека собственная мысль и убивает страсть, где падает и торжествует ум, где сражается в непрестанной битве
человек и уходит с поля битвы истерзанный и все недовольный и ненасытимый.
Ему весело, легко. В природе так ясно.
Люди всё добрые, все наслаждаются; у всех
счастье на лице. Только Захар мрачен, все стороной смотрит на барина; зато Анисья усмехается так добродушно. «Собаку заведу, — решил Обломов, — или кота… лучше кота: коты ласковы, мурлычат».
— Да, поэт в жизни, потому что жизнь есть поэзия. Вольно
людям искажать ее! Потом можно зайти в оранжерею, — продолжал Обломов, сам упиваясь идеалом нарисованного
счастья.
Дождь ли пойдет — какой благотворный летний дождь! Хлынет бойко, обильно, весело запрыгает, точно крупные и жаркие слезы внезапно обрадованного
человека; а только перестанет — солнце уже опять с ясной улыбкой любви осматривает и сушит поля и пригорки; и вся страна опять улыбается
счастьем в ответ солнцу.
Странен
человек! Чем
счастье ее было полнее, тем она становилась задумчивее и даже… боязливее. Она стала строго замечать за собой и уловила, что ее смущала эта тишина жизни, ее остановка на минутах
счастья. Она насильственно стряхивала с души эту задумчивость и ускоряла жизненные шаги, лихорадочно искала шума, движения, забот, просилась с мужем в город, пробовала заглянуть в свет, в
люди, но ненадолго.
— Да разве это разумно: где же свобода, где права? Ведь она мыслящее существо,
человек, зачем же навязывать ей свою волю и свое
счастье!..
Но, сбросив маску, она часто зла, груба и даже страшна. Испугать и оскорбить ее нельзя, а она не задумается, для мщения или для забавы, разрушить семейное
счастье, спокойствие
человека, не говоря о фортуне: разрушать экономическое благосостояние — ее призвание.
«И бабушка пошла бы, и мать моя, если б была жива… И этот
человек готов идти — искать мое
счастье — и терять свое!» — подумалось ей опять.